Лизи и Аманда. (Всё по прежнему)
1
Для общественности супруги известных писателей невидимы, иникто не знал этого лучше, чем Лизи Лэндон. Её муж стал лауреатом Национальнойкнижной и Пулитцеровской премий, тогда как у Лизи за всю жизнь взяли толькоодно интервью. К ней обратился известный женский журнал, который публикуетколонку «Да, я замужем за ним!». В первой половине интервью на пятьсот слов онаобъясняла, что её уменьшительное имя рифмуется с «Сиси». Большая часть второйушла на её рецепт приготовления ростбифа на медленном огне. Сестра Лизи,Аманда, сказала, что на фотографии, которая иллюстрировала интервью, Лизивыглядит толстой.
Ни одна из сестёр Лизи не могла отказать себе в удовольствииподбить кого-нибудь к ссоре («тронуть говно» — как говорил по этому поводу ихотец) или со знанием дела перетряхнуть чужое грязное бельё, но если Лизи накого и злилась, так на ту же Аманду. Старшая (и самая странная) из сестёрДебушер, детство которых прошло в Лисбон-Фоллс, Аманда теперь жила одна, внебольшом, но уютном доме, (купленном ей Лизи и расположенном неподалёку отКасл-Вью, так что Лизи, Дарла и Кантата могли часто за ней приглядывать. Лизиприобрела этот дом семь лет назад, за пять лет до того, как умер Скотт. УмерМолодым. Умер Преждевременно. Так, кажется, принято говорить в подобныхслучаях. Лизи до сих пор с трудом верилось, что со дня смерти Скотта прошло двагода. С одной стороны, казалось, будто минуло гораздо больше времени, с другой— будто это случилось только вчера.
В конце концов Лизи собралась с духом и взялась за его рабочиеапартаменты — несколько длинных, хорошо освещённых комнат, которые когда-тобыли чердаком-сеновалом фермерского амбара. Аманда объявилась на третий день,после того как Лизи уже закончила составление перечня зарубежных изданий(несколько сотен) и лишь приступила к списку мебели, ставя звёздочки напротивтех предметов, которые намеревалась оставить. Лизи ожидала, что Аманда спросит,а почему, Боже ты мой, она всё делает так медленно, но Аманда никаких вопросовне задавала. И когда Лизи перешла от мебели к более скучному (и грозящемузатянуться на весь день) разбору картонных коробок с корреспонденцией, которыестояли в большом чулане, Аманда и не думала отрываться от внушительных стопок ипачек газет и журналов со статьями о Скотте и его интервью, которые лежали уюжной стены. Аманда быстро просматривала их и молча перекладывала с места наместо, то и дело что-то записывая в маленький блокнот, который держала подрукой.
Лизи, однако, не спросила «Что ты ищешь?» или «Что ты тамзаписываешь?». Как не раз и не два отмечал Скотт, Лизи обладала редким, если неуникальным, талантом: предпочитала заниматься своими делами и совершенно невозражала, если кто-то другой занимался своими. При условии, конечно, что ты несобирал бомбу, чтобы кого-нибудь взорвать, а в случае Аманды взрывчаткуисключать как раз и не следовало. Она относилась к тем женщинам, которые немогли не совать нос в чужие дела и рано или поздно обязательно открывали рот,чтобы выложить всё, что им известно.
Муж Аманды подался на юг из Рамфорда, где они жили («Словнопара росомах, застрявших в дренажной трубе», — сказал Скотт после того, как онизаехали к ним в гости в первый и, как он дал клятву, последний раз) в 1985году. Её единственный ребёнок — Интермеццо по документам и Метци в обыденной жизни— отправилась на север, в Канаду (с кавалером-дальнобойщиком) в 1989-м. «Одинудрал на север, другой на юг умчал, а тот назойливого рта на миг не закрывал»,— говорил их отец, когда они были детьми, и дочку папы Дэнди Дейва Дебушера,которая не могла закрыть назойливый рот, понятное дело, звали Анда. Вот её-то ибросил муж, а потом — дочь.
И пусть характер у Аманды был далеко не сахар, Лизи нехотела, чтобы та оставалась в Рамфорде, предоставленная самой себе. Несомневалась, что одну Аманду оставлять нельзя, и, пусть они об этом неговорили, точно знала, что Дарла и Кантата придерживались того же мнения.Поэтому она переговорила со Скоттом, нашла маленький кейп-код[1], за которыйзапросили «девяносто семь тысяч долларов сразу, и никаких торгов». ВскореАманда перебралась туда, после чего жила в непосредственной близости от Лизи.
А вот теперь, через два года после смерти Скотта, Лизинаконец-то приступила к наведению порядка в его рабочих апартаментах. Начетвёртый день иностранные издания уже лежали в коробках, она более-менееразобралась с корреспонденцией и уяснила для себя, какую мебель нужно убрать, акакую оставить. Так почему же у неё складывалось ощущение, что сделала онакрайне мало? Она же знала с самого начала, что эта работа спешки не потерпит,несмотря на все письма и телефонные звонки после смерти Скотта (не говоря уже овизитах). Лизи полагала, что в конце концов люди, заинтересованные внеопубликованных произведениях Скотта, своё получат, но лишь после того, какона сочтёт, что готова их отдать. Поначалу они этого не понимали, какговорится, не доходило. Теперь же, полагала она, до большинства дошло.
Оставшееся после Скотта определялось многими словами. Онаясно понимала для себя значение одного — memorabilia[2], но было ещё одно забавное,звучащее, как incuncabilla[3]. Именно это хотели заполучить злые, нетерпеливыелюди, пытавшиеся завоевать её доверие, — incuncabilla Скотта. Лизи дажепридумала им прозвище — инкунки.
2
Что она ощущала, особенно после появления Аманды, так этоуныние — то ли она недооценила ношу, которую решила взвалить на себя, то липереоценила (и очень сильно) свою способность довести начатое до логическогозавершения: оставленная мебель в самом амбаре, свёрнутые ковры, жёлтыймебельный фургон для перевозки лишнего на подъездной дорожке, отбрасывающийтень на дощатый забор, который отделял их участок от соседнего, принадлежащегоГаллоуэям.
