Листать обратно календарь.
А. Т. Твардовский Когда открываешь незнакомую и хорошую книгу, то непосредственное впечатление иногда побуждает понять средства, которые использовал автор, ту особую литературную кухню, создающую эмоцию, мысль, послевкусие, наконец. И чаще всего такое исследование ведёт к традиционному классическому жанру, который каждый писатель использует своеобразно и всегда индивидуально. Эта основа — освящённый временем стержень стиля и приёмов, создающий поле и краску сюжета.
Тема странствий известна в мировой литературе с древности. Уже в античности существовали описания путешествий по морю — периплы. Греки знали в этом толк, их Таласа — совершенно сакральное понятие. Огромность и величие стихии вносит в такие произведения уникальное настроение. Вот и здесь читатель в него включён, становится в буквальном смысле субъектом произведения, в котором повествуется о путешествии в чужие, неизвестные или малознакомые края. Подлинность переживаний поддержана реальными впечатлениями автора. Масштабы действия сегодня растут, и сюжет повести охватывает треть земного шара.
Конечно, эффект присутствия относится только к талантливым книгам. При этом странствия, бывшие в действительности и вымышленные, могут сочетаться в причудливых комбинациях, и автор повести — «морского дневника сухопутного человека» — использует этот приём совершенно осознанно, делает его канвой повествования.
Александр Рыбин — человек очень разносторонних дарований и интересов, это ярко отразилось в его новой книге. Законы привлечения читателя выразились здесь и в том, что её фабула использует авантюрный сюжет как средство столкновения жизненных идей, психологий и остропроблемных ситуаций. Отсюда смещение и смешение пространственных, временных и психологических планов произведения, сочетание конкретной предметности с художественным гротеском ситуаций, стилистическая разноплановость многих её фрагментов. Роман вмещает в очень динамичной форме богатое и заманчивое содержание. Это отчасти географический экскурс, отчасти россыпь морских баек, отчасти фрагменты истории, отчасти отсылка к политике, или социальный срез, или лирика. Такое сочетание расширяет границы жанра, создаёт широкий спектр свойств и особенностей текста. Каждому читателю Рыбин даёт всё, что тот захочет найти. И всё это — день сегодняшний, то, что рядом на втором и третьем планах обычного человеческого внимания, но тесно увязано с жизнью всей планеты.
Динамизм. Это свойство живого выражено уже в названии книги. И первый пласт смысла — это, конечно, глубокая вера автора в то, что всё поправимо и для судьбы каждого, и для общечеловеческой. Лирическая струя, проходящая сквозь оба слоя сюжета, этому очень способствует. Кстати, параллельные реальности, ближайшая к автору и альтернативная, сплетены им мастерски. Интересно, что при естественном пересечении, перекличке многих событий, такой приём не оставляет впечатления избыточности. Может быть, А. Рыбин решает этим очень естественную для мужчины потребность — создание частичной альтернативы, проживание себя другого в соседнем пространстве. Не потому ли так захватывали — и теперь это для многих из нас не утрачено — Майн Рид и Жюль Берн.
В этом произведении дневниковые заметки трансформируются на глазах у читателя в некоторый идейно — художественный сплав. Именно живое личное впечатление создаёт эффект подлинности, ощущение причастности и присутствия. Не надо бояться значительных определений, если они точны. Это судно — частица Родины, и молодость плавсостава здесь тоже знаковая. Здоровье сюжета, определившее трансформацию судьбы лирического героя — тоже характерная черта авторского стиля Александра Рыбина — оптимизма несмотря и вопреки. Замечу, что тут нет следования шаблонам соцреализма.
Автор помещает основную часть действия в среду, ограниченную парусником, хотя и первая часть повести для главного героя психологически замкнута. Это делает построение фабулы в чём-то родственным произведениям Агаты Кристи, книга написана по законам ещё и детективного жанра. Но если произведения английской писательницы на мой вкус суховаты, с упором на схему и логику, то здесь произведение живёт полно кровно и полноценно. Подкупает конкретность портретов и характеров. Некоторые к тому же двойственны в силу замысла — и в этом есть своя философия. Каждой главе предпослан эпиграф из произведений писателей, родственных по духу, эта классическая традиция тоже делает повествование дружественным читателю. Последнюю главу предваряют слова Генриха Гейне: «Бог простит мне глупости…», один из интегралов этики А. Рыбина.
Роман «Паруса "Надежды"» надо судить по законам художественного жанра, многоплановым и разнообразным, и он выдерживает испытание. Отличный язык, все герои в ней не случайны, каждый имеет свою драматургическую ценность. И подвернувшийся автору вьетнамский рыбак, лицо бессловесное, выполняющее, по сути, служебную функцию и нарисованное короткими резкими ударами, вдруг становится трагедийной фигурой первого плана, метафорой неблагополучия нашего мира.
Но главное в книге — опять же оптимизм, не сводимый к хеппи-энду, живой и искренний, основанный на прочном фундаменте убеждений. Александр Рыбин ничего не утаивает в итоге, и поэтому к этой книге хочется вернуться опять, как к хорошему знакомому. Полноценное, радующее чтение. Рекомендую.
Александр Соболев Морской дневник сухопутного человека
7 января 20… года
Копался рассеянно вчера в своем письменном столе, пытаясь, навести хоть какой-то порядок, и, что называется, нарыл в самом нижнем ящичке то, без чего когда-то я не мог прожить и дня. Это мой дневник. Подержал в руках, полистал. Страниц двести, а может, и больше, исписанных аккуратненьким, ровненьким (почти всегда), каллиграфическим почерком. Засунул было свой юношеский дневничок, эдакий жилетик отрочества, сундучок умных слов и предложений начинающего ловеласа и повесы, опять подальше. Но тут же подумалось: «А и вправду, надоело выкладывать дребедень в твиттере и инстаграме, когда есть он — мой тайный исповедник. Тем более я же не карябал там, в электронных сетях, о чем-то личном, иначе бы это попахивало литературным эксгибиционизмом, а так, походя, в спешке, на бегу, о том, что лежит на поверхности, — бросал народу: нате, пользуйтесь. А сюда, на бумагу, в дневник, — пожалуйста, заноси, какой ты есть на самом деле; это же только для себя любимого.
Тут же засомневался: а не надоело ли мне? Но почему-то опять достал свою душегрейку и нежно погладил потертый кожаный переплет блокнота. Когда-то сюда я методично вбивал не только свои, но и чьи-то умные мысли (их гораздо более моих), чтобы при случае выдать за плод своего ума. Аккуратно выписывал целые фразы, кои можно было ввернуть при случае, чтобы барышня обратила на тебя внимание. Ну и всякие сопли… Блокнотик, родненький, тут много такого, что только для тебя, для твоих страниц, — ни для кого более. Я и не открывал тебя года три, а однажды, был грех, даже хотел тебя изничтожить на костре инквизиции, но что-то помешало — наверное, наша с тобой общая память… Что-то мне подсказывало, что ты еще пригодишься. К тому же полблокнота еще не заполнено и девственно чистые страницы покорно ждут своего хозяина. Да и событий изрядно поднакопилось за прошедшее время. Я, было, потянул за ляссе — шелковая ленточка услужливо подсказала, на каком моменте жизни я остановил свой письменный марафон, — но тут же осекся: пускай то, что было, останется в прошлом; не буду до поры до времени ворошить его… при таком изумительном настоящем!!!
