* * *
Эту голографию Кира установила на рабочем терминале давно, даже не вспомнить сколько лет назад. Никто так не делает? Все меняют фон примерно раз в месяца три, так даже психологи рекомендуют. Пусть. Ей не надоедало. Ей не примелькалось. Напротив — смотреть на полуразрушенную, засиженную птицами белую башню было спокойно и радостно. Будто бы возвращало в детство, когда мечты были о воплощенных в реальность сказках, а вселенная, пусть и бескрайняя, казалась чем-то близким, своим. Захотел и в любую сторону отправился, всё тебе подвластно, везде успеешь побывать. Сохраняла в особый альбом изображения мест, особо зацепивших душу. Обязательно. Не в этом году, так в следующем.
Годы шли. И уже понятно было, что во все уголки галактики не успеть даже за сотню жизней. И смешными казались те детские мечты. Жизнь, она ведь не из них строится. А из более простых и важных вещей. И даже их не всегда хватает.
А белая башня стояла на далёком мысе, и ветра крошили её стены, холодные волны с грохотом разбивались о подножие.
Пусть стоит. Ждёт.
Когда-нибудь, может, и дождётся. Кого-нибудь.
У Киры других дел много. Три вялотекущих проекта на основном месте, маячивший на горизонте левый заказ. Мартино соревнование по дельтапластике. К маме бы заглянуть, а то она в своём фермерском раю сама скоро корни в землю пустит.
Вызов от Катьки пришёл среди ночи. Кира, неисправимая «сова», понятное дело, не спала. Но всё равно возмутилась. Слишком уж шикарно смотрелась подруга на экране: загорелая фигуристая блондинка с прорисованным прессом и длинными стройными ногами, ступни которых тонули в облаке серебристо-лиловых брызг, поднятых водными лыжами.
— Мать, — мрачно протянула Кира, старательно изображая зевок и сощуренные спросонья глаза. — У тебя совесть в принципе есть? Я понимаю, что на Каледонии белый день, но так наговорила бы сообщение, а я утром посмотрела бы!
Катька улыбнулась.
— Ой, тебя, птица-ёжик, если напрямую не пнёшь, хрен ты летать станешь.
— А надо? — вяло отмахнулась Кира.
Весёлый порыв ветра взлохматил Катькины волосы, бросил песочно-русую прядь на лицо. Катька фыркнула, смешно встряхнула головой.
— Короче, Склифосовский… Рейс на Скеррих послезавтра в одиннадцать утра. Да, я помню, что в это время ты только продираешь глаза. Ничего, на борту отоспишься. Я забронировала тебе место. С документами у тебя вроде всё в порядке было, верно? В пределах Союза передвижение беспрепятственно?
— Да, но…
Кира ошалело попыталась сложить в голове обрывки извивавшейся с терминала информации. Получалось плохо.
— Вот и славно. Собирайся, и мы тебя ждём. Хорош киснуть. В Скеррихе как раз сезон цветения. Тебе понравится.
— Кать, но… у меня работа!
— У тебя всегда работа. От недельки в самых красивых горах Тридцать второго сектора у тебя только склеенные извилины расклеятся и распрямятся. Будешь лучше функционировать.
— Катя, но…
— Сколько ты уже никуда не выбиралась? Полгода? Не ври, больше. И, вообще, кто мне ныл, что вооот, жизнь заканчивается, ничего-то в ней нет и не будет? Не ты?
— Не я, — из чувства противоречия отмахнулась Кира.
— Вот и не выпендривайся, — заключила подруга и оборвала связь.
Кира откинулась на спинку кресла. Закрыла файл с правками к «Танцевальной алхимии» которую они с Симоной вычитывали уже девятый раз.
Красивая была идея. Расшифровать сигналы танца: звуки музыки, движения танцора — перевести в текст. Потом, быть может, сделать версию для кинестетиков. Если получится. Нет, не просто переписать, а найти те ключевые точки, которые воздействуют на восприятие. Это было сложно и невероятно интересно. И, да, Кира задумывалась об отпуске. Ну, не полноценном, конечно, а так — слетать куда-нибудь на пару дней. К тем же Катьке с Антоном в гости. Но не сейчас же, верно?
Или сейчас?
Эта мысль была не то, чтобы оригинальной. Просто давно забытое ощущение, как будто подталкивает в спину невидимый ветер. Да, вот так просто взять, собрать рюкзак и рвануть в экологически чистый, далёкий от основных турмаршрутов Скеррих. Чтобы — небо с облаками над головой. Острые красные зубы скал. Тайные тропки. Кристальные водопады. Набродиться так, чтобы ноги отваливались. Искупаться в ледяном озерке. Посидеть в хорошей компании у лижущего брёвна костерка. Песен попеть в кои-то веки. И уснуть в гамаке под звёздами. Разве это какие-то неестественные желания? Разве она так уж много хочет?
Рассвет и заспанная Ринка застали Киру увлечённо ковырявшейся в ворохе тряпья всех оттенков хаки. Выбрать из этого что-то подходящее к терракотовым снимкам Скерриха, мелькавшим на терминале, представлялось маловозможным.
— Что ты делаешь? — сонно пробормотала сестра.
— Глупости, — вздохнула Кира. — Разумеется, я делаю глупости. В первый раз в этой жизни, что ли?
Катька оказалась права, Кире как раз хватило дня на сборы. Впрочем, подруга в таких вещах ошибалась редко. Сама она облетела столько планет, что уже даже не хвасталась этими цифрами — боялась испугать собеседника. В юности Кира часто составляла ей компанию, но потом всё закрутилось по-другому. Она выбиралась всё реже, придумывала какие-то нелепые отговорки, потому что настоящие причины Кате казались несерьёзными. А потом на какой-то из дальних, почти не освоенных планет Катька встретила Антона. И каким бы скептиком ни была Кира, всё это слишком походило на судьбу. Надёжный, сильный, привыкший к суровой жизни колонистов, Антон был именно то, что надо. Ветреную самоуверенную Катьку он взял под крыло решительно и непререкаемо. Кира сначала забеспокоилась, даже взревновала. Потом привыкла, а, присмотревшись, поняла, что дружить можно и втроём. В чём-то даже лучше получалось.
Выдав Ринке и Марте целый список инструкций по совместному выживанию, Кира вскинула на плечи старомодный рюкзак (никаких чемоданов на антигравах, а то Катька с Тони засмеют) и села в флаер. Чувствовала себя при этом дурой, которую подбили на ерунду.
Свободной и почти счастливой дурой. Как в юности.
* * *
Летать Кира любила ещё с детства. Видимо, передалась эта страсть от отца, избороздившего полгалактики в маленьком старкаре-единичке. Привозил ей из поездок всякую ерунду: камешки, зёрнышки неведомых растений, закупоренную в контейнер воду чужого моря. Думал, что Кира будет, как он, наверное. От слабой. вечно болеющей Ринки никто ничего подобного, понятное дело, не ждал, а вот Кира…
Отца уже не было в живых, когда она подала документы в лингвистический. Ей до сих пор казалось, что он её выбора бы не понял. Иногда она сама себя не понимала. И мысль — даже тень мысли — о далёких путешествиях и межзвёздных перелетах до сих пор вызывала в душе какую-то невнятную тоску.
