Книга Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

Еще не проснувшись до конца, лежа в дреме с закрытыми глазами, Медвянка, по своему обыкновению, вспоминала, что хорошее обещает принести ей наступающий день. Она всегда так делала — словно прикидывала, стоит ли вставать? — и каждый день неизменно убеждалась — стоит! И сегодня особенно! Сегодня — Лелин велик день, ее ждут первые в году хороводы, песни, игрища, в которых Лелей выберут не кого-нибудь, а ее, — ведь она, а не другая, краше всех девушек в Белгороде! Одна новая рубаха из крашеного тонкого льна, которую она сама вышивала ползимы, стоит того, чтобы подняться и надеть ее!

Потом Медвянке вспомнился вчерашний вечер, и она вздохнула с облегчением. Слава Ладе и Макоши, вчера Молчан наконец-таки собрался посвататься, ему отказано, и дело это кончено! Медвянка чувствовала себя так, будто три версты несла на плечах коромысло с двумя бадьями воды и наконец-то сбросила. Больше Молчан не будет ходить за ней тенью, значительно смотреть своими желтыми глазами и молчать, будто она ведунья и сама прочтет его мысли. Да если бы Медвянка и могла прочитать его мысли — не стала бы. Ей никогда не нравился степенный и толковый, но молчаливый и скучный кузнец-замочник, и она была всей душой рада, что больше он не станет к ним ходить.

Перевернувшись на спину, Медвянка открыла глаза, высунула руки с задравшимися рукавами рубахи из-под одеяла и сладко потянулась, зажмурилась. В отволоченное окошко тянуло свежим запахом весеннего утра, еще прохладного, но обещающего теплый день. Яркий Ярилин луч лежал на глиняном полу, и Медвянке вдруг стало скучно в доме, наполовину зарытом в землю, захотелось на волю. Оглядевшись, она увидела, что лежит одна, сестры Зайки нет, челядинка тоже ушла, ее подстилка из козьей шкуры свернута и засунута за ларь. Откинув одеяло, Медвянка спустила ноги на пол, одной рукой схватила вязаные чулки, второй — кожаный поршень, новенький, прошитый цветными ремешками, — отцовский подарок с прошлонедельного торга, и заторопилась, испугавшись, что спала слишком долго. Мать всегда приходит будить ее — отчего же сегодня не пришла?

Одеваясь и торопливо расчесывая костяным гребнем свою пышную и длинную рыже-золотистую косу, Медвянка слышала через окошко голоса матери и челядинки, возившейся в хлеву. Раз еще не выгнали корову — значит, не так уж и долго она спала. Скотину только вчера впервые в этом году выгнали на луга, и сегодня все улочки белгородского детинца и посада уже ждали, что вот-вот запоют за тыном рожки кончанских пастухов. И в этом ожидании тоже была весна, тоже был праздник.

Из передней клетуши слышались голоса отца и гостя, боярина Гостемира, который жил у них во время княжеских сборов в поход. Медвянка прислушалась к словам, заплетая косу, и усмехнулась: спор шел все о том же самом.

— Ты, Гостемире, ратный человек, вот ты мне и скажи: неужто у нас ворогов по всем землям столько? — расспрашивал гостя Надежа. — Сколько живу, а не помню, чтоб князь хоть одно лето дома побыл. Ты смотри: едва он в Киеве сел, так сразу на ляхов пошел, да тут же на вятичей, а на другое лето опять на них, на третье — на ятвягов. И так все семнадцать лет! На радимичей, помню, рать собирали, на болгар, на греков, на хорватов, — да где они есть, хорваты, что за народ такой, что нам до них за дело? На чудь ту же в который уж раз идут!

— А помнишь ты такое лето, чтоб печенеги на полян не ходили? — отвечал ему Гостемир. — То-то, не помнишь! А с печенегами воевать — люди надобны, кони, оружие, всякий припас. Где брать, коли в походы не ходить? Без вятической и чудской дани на что города строить? И без великого ума догадаешься.

— Без великого ума и другое догадаешься! — горячась и волнуясь, подхватил Надежа. — Вот уйдет князь, а без него печенеги нагрянут, все городки пожгут, все труды в дым пустят! Вон с Мал Новгородом что сотворили…

— Так за воями и пойдем, чтоб не печенеги нас, а мы их по ветру пускали! — тоже горячась и перебивая, убеждал его Гостемир.

— Оставался бы князь дома — никто к нам и не сунется! Как в песне поется: коли сокол в лову бывает, высоко птиц бивает, а не даст гнезда своего в обиду! А наш ясный сокол — чуть трава на луга, так он в облака!

Городник, посвятивший свою жизнь и труд обороне русских городов, и боярин, с отрочества привыкший полагать честь и доблесть в ратных походах, вели такие споры каждый день и никогда не приходили к согласию. Каждый из них был по-своему прав: ради будущей безопасности южных русских земель князю приходилось на время оставлять их без своей защиты. Чтобы удержать достигнутое, князь отправлялся собирать силы, рискуя потерять больше, чем приобретет. И ни сам князь, ни его мудрые бояре и бывалые воеводы не видели выхода из этого ведьминого кольца.

Но сегодня Надеже и Гостемиру не удалось доспорить до утомления, когда мысль о ковше холодного кваса вытеснит желание разобраться в княжеских делах. Со двора послышался шум, перепуганное квохтанье курицы, едва не попавшей кому-то под ноги, всполошенный лай пса Уголька. Что-то крикнула хозяйка, любопытная Медвянка выглянула из задней клети в переднюю, зажав в кулаке конец косы с недовязанной лентой и косником. Хлопнула дверь сеней, словно ее рвануло бурей, и на пороге жилья показался могучего сложения мужик с торчащей во все стороны, как будто ветром раздутой темной бородой. Даже вниз по ступенькам он не спустился, а рухнул, словно не в силах был снести свой гнев и возмущение.

— Ты гляди, чего деется! — возмущенно загудел он прямо от порога, не здороваясь и не кланяясь. — Опять полк притащился какой-то боярский, и сызнова тысяцкий к нам его сует! Да что мы — бездонные?

— Да не шуми ты, хоть поклонись добрым людям! — воскликнула жена Надежи, Лелея, устремляясь за нежданным гостем. Это был сосед, кузнец-оружейник, прозванный Шумилой. Родом он был из Полоцка, из племени кривичей. Именно за горячий и непокорный нрав полоцкий посадник отправил его первого со всем семейством на Киевщину, когда князь Владимир велел собирать народ для заселения вновь построенных сторожевых городов. Полоцкий посадник без сожаления расстался с хорошим оружейником, лишь бы избавиться от шумного бунтаря, который всегда был недоволен посадником и его тиунами, данями и повинностями, напоминал полочанам о том, что не всегда они были данниками Киева и совсем недавно еще имели свой княжий род, перебитый князем Владимиром.

— Сядь да расскажи толком! — уговаривала его хозяйка.

— Да где ж тут толк! — продолжал бушевать оружейник, никого не слушая. — У наших у кузнецов на всяком дворе уже по полку стоит, самим сесть некуда, хозяева на дворе спят, и клети, и бани заняты, хоть в хлеву живи, а у наших и хлев-то не у всякого есть! Доколе ж такое будет? Охота князю воевать — так и пущай себе идет, а нам-то за что такая беда? Что же он их на своем дворе не поселит? У него-то там не тесно!

— Уймись ты, мутник! — усовещал оружейника Надежа. — Какой ты Шумила — тебе Буреломом бы зваться пристало! Попомни мое слово: насидишься ты в порубе за баламутство!