Пролог
Шотландия, 1741 год
Ослепительная молния пронзила низкие тучи, пламя свечей, горевших на небольшом письменном столике, затрепетало, но сидевшая за столом женщина едва ли замечала разыгравшуюся снаружи грозу, сосредоточенно водя по бумаге старым гусиным пером.
Хоть она переживала и не первую молодость, но сохранила прежнюю привлекательность. Время – не судьба – обошлось с ней милосердно. Седые нити в темных кудрявых волосах лишь добавляли благородства ее округлому лицу, которое сейчас обеспокоенно хмурилось. И хотя ее рука уверенно выводила слова, выражение отчаяния в серых глазах выдавало душевные муки, вынудившие ее взяться за перо.
Закончив, она присыпала письмо песком. Ее гордость, то, чем она дорожила в жизни, и безутешное горе – все лежало, обнаженное, на листке бумаге, адресованном незнакомцу. Не в ее правилах было открывать душу посторонним, но где-то ждал мужчина, который страдал даже больше, чем она. Этим письмом она предлагала ему то малое утешение, что могла дать.
«Милорд!
Мы никогда не встречались, но, надеюсь, Вы извините мою дерзость. Я решилась обратиться к Вам лишь потому, что разделяю Ваше горе. Моя дочь не знает, что я пишу эти строки, но, как мать, я считаю своим долгом сообщить Вам то, что, как отец, вы вправе знать.
Моя дочь носит ребенка Вашего сына. Прошу Вас отнестись к этому факту без предубеждения. Они очень любили друг друга и собирались обвенчаться, как только он вернется из плавания и получит Ваше благословение. Кроме уверений моей дочери, нет никаких доказательств тому, что брачные обеты были произнесены. Но, что бы ни произошло между ними, я уверена в одном: их союз был освящен любовью. Надеюсь, это облегчит Ваше горе. Я пыталась убедить свою дочь выйти замуж за другого, чтобы узаконить положение ребенка, но она отказывается. Ее скорбь из-за гибели Вашего сына столь велика, что я опасаюсь за ее здоровье и не смею настаивать.
По всей вероятности, ребенок не имеет законного права носить имя своего отца, но, с Вашего разрешения, мы хотели бы воспитать в нем уважение к своим корням, чтобы о Вашем сыне осталась хотя бы эта память.
Еще раз прошу извинить меня за непрошеное вмешательство, но бедное дитя будет Вашим внуком, как и моим, а для меня было бы большим несчастьем не знать о его существовании. Позвольте завершить, добавив, что Ваш сын был горячо любим и мое сердце полно сострадания к Вашему горю».
Женщина еще некоторое время смотрела на написанные строки, не вникая в их смысл. Решение принято. Она отправит письмо – и довольно об этом!
Печально вздохнув, она сложила листок и взяла свечу, чтобы накапать воска для печати. Где-то вдалеке прогремел гром, вторя прибою, разбивавшемуся о скалы. Возможно, в такую же ночь морская пучина поглотила надежды двух семей… Тем временем мысли женщины, сидевшей за письменным столом, уже обратились к приглушенным рыданиям, доносившимся снизу.
Его сиятельство граф Гренвилл смотрел на исписанный изящным почерком листок с болью, перераставшей в гнев. Отшвырнув письмо, когда поднялся с кресла, он наступил на него ногой и начал ворошить огонь в камине. Спустя несколько часов он вырвал злосчастный клочок бумаги из рук слуги, посмевшего поднять его с пола. Два последующих дня письмо хранилось в его нагрудном кармане, прожигая тонкую полотняную рубашку и терзая разрывавшееся от горя сердце.
Случайно наткнувшись в холле на снятый для чистки портрет, граф печально замер, глядя на изображение белокурого юноши в морской форме, голубые глаза которого, казалось, смотрели на него. С яростным проклятием, от которого содрогнулись своды старинного холла, он приказал заложить карету и упаковать его вещи.
Ему хватило одного взгляда в ясные серые глаза, в которых не было ни капли притворства, чтобы его гнев утих. Женщина вызывающе вздернула подбородок, прежде чем присесть в учтивом реверансе, склонив голову в кружевном чепце, надетом на тронутые сединой темные локоны.
Полуразрушенная каменная башня, примостившаяся на голой скале в диком уголке Шотландского нагорья, была неподходящим местом для такой красавицы. Если дочь столь же привлекательна, как мать, у его сына не было никаких шансов устоять.
Встретив молодую женщину с печальным взглядом и округлившейся в ожидании ребенка талией, граф понял, что не ошибся. На ее щеках рдел румянец невинности, а в глазах светились чистота и гордость, отрицавшие вину и стыд.
Граф и сам чуточку удивился, когда услышал собственные слова:
– Я приехал, чтобы забрать тебя домой.
Куллоден-Мур, апрель 1746 года
Слезы, смешиваясь с дождем и снегом, замерзали на лице мальчика, пока он слепо карабкался по обледеневшим скалам, цепляясь за ломкие от мороза кусты. Ноги сами, без участия рассудка, несли вниз его худенькое тело, сотрясавшееся от бессильной ярости и ужаса.
Кровавая бойня внизу наконец-то закончилась, хотя над холмами еще раздавались выстрелы мушкетов – это красномундирники добивали умирающих и преследовали раненых, пытавшихся спастись бегством. Кое-где можно было, услышать свист сабли, разрезающей холодный воздух, когда отчаявшийся горец доставшимся в наследство от деда палашом пытался отразить смертельный удар противника. Практически безоружные – а многие и босиком, – шотландцы не имели ничего, кроме несгибаемой гордости и отваги, чтобы противостоять британским солдатам, хорошо экипированным и оснащенным современным оружием. Но гордость и отвага бессильны перед холодным ликом войны.
Чудовищное зрелище резни, развернувшейся внизу, давно уже заставило мальчика упасть на колени и опустошить желудок, и только вид знакомого пледа, видневшегося на краю поля битвы, давал ему силы двигаться вперед, в самую гущу безумия, которое мужчины называют войной.
Цепляясь онемевшими от холода пальцами за выступы в скалах, он соскользнул вниз, на усеянную камнями землю. Над отдаленными частями поля еще поднимались дымки и гремело эхо выстрелов, но в этом уголке схватка закончилась несколько часов назад. Мальчик лихорадочно огляделся, отыскивая знакомый плед и признаки жизни в этом царстве мертвых.
Ослепленный ужасом и отчаянием, он не сразу заметил врага. Схватив древнее кремниевое ружье, которое он нес с собой весь долгий путь, мальчик распластался между камнями за секунду до того, как из-за скалы появился красномундирник.
В ужасе он смотрел, как англичанин занес свой штык над поверженным телом в знакомом пледе. Повинуясь скорее инстинкту, чем велению ума, четырнадцатилетний подросток вскинул мушкет и нажал на курок.
Солдат вскрикнул и повалился на землю. Отбросив оружие, мальчик вскочил на ноги и бросился к павшему горцу. Опустившись на колени, он откинул насквозь промокший плед и попытался перевернуть могучий торс. Вязкая, успевшая свернуться кровь окрасила его пальцы.
