Глава 1.
Что за чудо эти «белые ночи» в Ленинграде! Можно до утра бродить по улицам и мостам северной столицы, а ночная тьма не заставит поспешить домой. В эти часы, когда городской транспорт отдыхает от дневного круговорота, воздух необычайно свежеет и даже приятно ощущается соленый привкус с Балтики. Дворцы и памятники Петровского детища оживают, меняют облик и цвет и тихо беседуют друг с другом, вспоминая старые добрые времена, когда Ленинград был поистине Санкт-Петербургом и все вокруг дышало великолепием и благочестием.
В ранний утренний час одной из таких майских ночей, редкий прохожий Адмиралтейской набережной мог увидеть необычную картину: на площадке у медного основателя города прогуливается невысокая худенькая девушка и разговаривает с Великим императором, как на загородной прогулке с другом. А если любопытный прохожий подошел бы ближе и прислушался, то явно услышал бы много интересного: о современных нравах северной столицы; о проклятущих работодателях, сплошь буржуях, недобитых в революцию; о безумном стремлении обрести счастье назло заносчивым однокурсницам и о вот-вот сбывающейся мечте.
— Вот видишь, Петя, — Рите очень нравилось вот так запросто говорить с Петром Великим, — какая незадача опять приключилась: у туфлей ремешки оторвались, — девушка показала несчастные туфли, которые носила уже третий год, — а эта жлобиха на работе не дает мне аванс за май, говорит: «Месяц еще не закончился, а тебе уже зарплату подавай», — проговорила она противным высоким голосом, изображая директрису турагенства, в который с трудом устроилась на работу год назад, сразу после окончания института, — а я что виновата, что сейчас вся обувь из Китая? У тебя вон, какие сапоги, по пять лет наверно носил и им ничего не делалось.
Девушка тяжело вздохнула и оглянулась на Неву. Рита любила в эти ночи бродить по городу. За четыре года обучения в престижном институте, куда она поступила благодаря золотой медали, честно заработанной за одиннадцать школьных лет, она обошла пешком почти весь старый город. Особенно ей нравился Ленинград в начале лета, когда долгожданная сессия давала отдышку от бесконечных лекций, первые теплые дни звали прогуляться по паркам и скверам, а в безмятежные белые ночи можно было разглядеть то сокровенное, что пряталось в дневной суете.
И, вопреки всем Законам и Указам, этот город ассоциировался у нее именно с Ленинградом: городом — революционером, перевернувшим мир с ног на голову, городом — героем, стойко выжившим в страшную блокаду. Запах той блокады, казалось, чувствовался не только на Пискаревском кладбище, но и на Василеостровских линиях, в странно обрубленных довоенных домах, широких оконных рамах дворов — колодцев.
Сегодня утром Рита встала очень рано. События последних дней, резко изменившие ее жизнь, не давали покоя и напрочь лишили сна. Тихонько закрыв скрипучую дверь съемной комнаты, она на цыпочках прошла по коридору и выскользнула в подъезд. Солнце еще и не думало показываться из-за многоэтажек, когда девушка весело шагала вокруг Смоленского кладбища, ни обращая внимание на светофоры, переходила безлюдные улицы Васильевского острова. Пройдя метро «Васильевская» она, как всегда, остановилась у «Дилижанса», поприветствовала запряженных в трамвайчик лошадей и пожелала им счастливой дороги. На Шестой линии поздоровалась с бравым Василием Буслаевым — вечным кормчим вечного города. Благовещенский мост приетливо встретил речной свежестью и запахом гранитных набережных. Девушка раскинула руки в стороны, приветствуя Неву, покружилась на середине моста, и в приподнятом настроении поторопилась по Английской набережной в сквер перед Исаакиевским собором: поговорить, поделится, пожаловаться.
Так сложилось, что не очень привечали студентку из маленького провинциального городка в группе питерского института. Имея скудный доход, она не ходила по шумным пирушкам в кафешках и барах, не «отрывалась» в ночных клубах северной столицы. Все четыре года учебы Рита Пернатая карпела над учебниками, занимала первые места во всевозможных конференциях, конкурсах, молодежных форумах и была гордостью института. Но, не смотря на активную общественную жизнь, девушка оставалась всегда одна. Не получилось у нее крепкой дружбы среди институтской братии. Зато однажды, остановившись у Медного всадника и взглянув в его лицо, поняла, кто будет ее настоящим другом в этом таком многолюдном и таком пустынном городе. С того дня на втором курсе, она частенько приходила к Петру Великому и рассказывала о себе. Ему одному доверяла свои тайны, обиды и радости. Первым Великий император узнавал о пятерках на экзаменах, о не вовремя порвавшихся сапогах, о съеденных с ее сковородки котлетах в общаге и сердечной ране из-за влюбленности к сокурснику. Именно Петру она читала свои стихи и коротенькие рассказы, что наполняли ее заветную тетрадку. Император, как казалось Рите, всегда слушал внимательно, даже иногда кивал головой, сочувствовал или улыбался. Высказав все наболевшее Медному основателю города, Рита возвращалась в общежитие с легкой душой и надеждой на лучшее.
Уже больше месяца девушка не приходила «к другу», была очень занята, а сегодня прибежала поделиться радостью и надеждой на самое лучшее.
— Вот, Петя, — она лукаво смотрела в лицо императору, — уезжаю я. Наконец-то выберусь из этого холодного и сумрачного города, где все дышит блокадой и вечной мыслью Раскольникова: «Кто я — тварь дрожащая или право имею?» Из твоего, между прочим, города, — разведя руки в стороны, напоминала она Петру, — так вот. Наконец-то я всем доказала, что я не «тварь дрожащая», а «право имею». И право, между прочим, очень умное и веское. Ведь я же очень умная, Петя, ну ты же знаешь, — доказывала она монументу, — только эти Мананникова с Селиверстовой — зазнайки питерские, не верили, что я могу достичь больших высот. Конечно, им хорошо: папы в городской думе, у мамочек вся работа, что из салонов красоты не вылезать. А поглядеть то на них, Господи — страх Божий, губы свои уже совсем за уши зашили, — она показала Петру, как это сейчас делают светские престарелые дамы, — а вот моя мама — всю жизнь и в лесхозе пашет, и дома на огороде, а выглядит лучше их и моложе. Не веришь? — она серьезно спросила у памятника, — после фотки привезу и покажу тебе, Фома не верящий.
Девушка огляделась вокруг: над рекой скользили первые яркие лучи солнца, по воде медленно проплывал заспанный речной трамвайчик, листочки на деревьях сквера не шевелились, как будто хотели до конца выслушать ее слова. По природной привычке, Рита уперла руки в бока и медленно обошла каменного императора. Опять взглянула ему в лицо, и глубоко вздохнув, выпалила то самое важное, ради чего поднялась раным-ранешенько и прибежала с Васильевского острова на Сенатскую площадь.
— А у меня же радость великая, Петя, — она заулыбалась веселой улыбкой, показывая белые красивые зубы, отчего все ее лицо засветилось предвкушением совсем скорого счастья, — я же на юга еду. Ты, прикинь. Как ты думаешь, почему я месяц к тебе не приходила? — спросила она Императора вполне серьезным голосом, — считаешь, что меня направили в Италию по делам турагенства и я загораю там на теплом песочке? Как бы ни так, — ее лицо помрачнело, а на глаза набежали слезы, — на этот популярный семинар по туризму директриса отправила свою доченьку. Эту тупую и безмозглую крашенную девицу, которая в офисе бывает раз в неделю, а зарплату получает в три раза больше меня. Я четыре года зубрила туризм в институте, за зиму клиентскую базу набрала под две тысячи, а она закончила какой-то технарь на швею-мотористку. И то — кое-как. Маманя все турагентство стащила на презенты, никому премию не платила и зарплату урезала, что бы ее гулящее чадо хоть какой-то дипломишко получила. Вообще, — Рита поджала губы, чтобы не заплакать, — это я должна была в Италию ехать. Я такой проект продумала, эти итальянцы бы только рты разинули, — она опять тяжело вздохнула и посмотрела в упор на Петра, — но, понимаешь, Петя. Не нужны никому в твоем городе реально умные люди, ты хоть как на меня обижайся, а я тебе говорю это прямо в лицо. Построил ты город одних жлобов, тупиц и взяточников.
