Глава первая
Пилот
Закат солнца на Ило Семилунном завораживает. Это подтверждает даже Полная Галактическая Энциклопедия, издание, не склонное воспевать экзотику населенных миров.
На Ило Семилунном в вечерних потоках воздуха роятся мириады фосфоресцирующих насекомых. Оранжевые, ярко-голубые, белоснежные спирали лент, состоящие из крылатых хитиновых оболочек с крошечной жизнью внутри, устремляются в небо. Вверху ленты из насекомых закручиваются в петли и расцветают букетами: мотыльки-однодневки цитрозусы, поднявшись выше небоскребов, разлетаются прочь друг от друга и опадают, гаснут искрами в фиолетовых сумерках, оставляя после себя ощутимый аромат сандала с тонкой цветочной нотой. Это фиал, запах здешнего мира.
Дети засыпают первыми, стоит только фиалу проникнуть через окна, не нуждающиеся в стеклах в благословенном климате этой планеты.
Дети засыпают первыми.
Но не этот ребенок: он всю свою короткую жизнь провел на флагмане Звездного флота. Фиал для него просто аромат вечерней свежести. Просто запах, который мальчик, облокотившись о перила, впервые потянул в себя, дрогнул четко очерченными маленькими ноздрями: раз, другой. И не зевнул, а наоборот – взбодрился от вечерней свежести.
Понадобится один-два суточных цикла, чтобы феромоны цитрозусов, мягко воздействующие на биохимию живых организмов, проникли в кровь чужака. Вот тогда маленький пришелец подчинится и начнет жить в потоке могучих суточных ритмов планеты. А сейчас время подумать, как самому не уснуть раньше мальчугана. Фиал, счастливый дар и проклятие Ило Семилунного, действует одинаково на все живое: люди и животные теряют активность и погружаются в сон. Ночь – время безумной, неукротимой растительной жизни. Местное приветствие «Ловенна б-вилана!» означает «Доживем до утра!». Но лингвопереводчик переведет его вам как «Здравствуйте!». А короткое «Б‐вила!» – как «Привет!».
«Ловенна б-вилана!»
Можно представить, как удивится мальчик, увидев поутру оплетенный лианами, буйно цветущий город.
Лишь башни небоскребов, связанные путепроводами на высоте десятого этажа, будут указывать место, занятое столицей кантона – Вечного Мая. Но это будет завтра. А пока цитрозусы только начинают вечерний танец восхождения.
С прогулочной палубы летающего отеля удобно следить за полетом легкокрылых насекомых. Постояльцы, развалившись в шезлонгах, лениво загадывают, дотянется ли сегодня хоть одна лента цитрозусов до высоты, обжитой аэрокрафтами.
В небе перетекают волнами закатные сполохи. Семь лун, выстроившись узким клином, восходят на востоке и спешат догнать последний луч солнца, полыхающий в разрыве темного, почти черного, облака с кромками из расплавленного золота. Такая же позолота догорает на шпилях столичных высоток, сияет и плавится на брюхах гигантских аэрокрафтов, стартующих от посадочных платформ Небесной Лестницы. А тени островерхих небоскребов, непроглядные, ночные, уже полосатят крыши нижнего Вечномая.
Мальчик оставляет без внимания чашку узорчатого стекла, наполненную овсяным киселем с ложкой душистого меда, – местный поздний ужин. Столик-официант привез чашку и замер, ожидая, когда его отпустят. Я переставляю чашку на свой поднос. Делаю жест рукой – столик тонко отзывается хрустальным звоном и спешит дальше.
Взгляд мальчика обращен ко мне. Он живой и наблюдательный – я уже имел возможность убедиться в этом, он неуемный в своем любопытстве:
– Почему ты говоришь «И Тимох Ррей, йло, полетел, оставив нас с глубоким вздохом»?
– Здесь так говорят, если очень огорчились.
Ребенок раскатывает букву «р»:
– Это непрравильно! – горячится он. – Надо говорить: «Тимох Ррей полетел». Просто: «Тимох Ррей полетел». И все!
– Твой большой брат заставил всех поволноваться. Спасение белошвейки – слишком опасное дело.
Ребенок, я не скажу тебе, что тот, кого ты называешь братом, затеял игру со смертью.
– Спасение белошвейки – опасное дело? – спрашивает мальчик, настораживаясь. – Слишком далеко лететь? Корраблю не хватит ррресурса, да, дедушка?
Я думаю, как объяснить ребенку жестокую правду. Или часть правды.
Да, скажу ему часть правды, так будет лучше:
– Не только в ресурсе дело. Уж если белошвейка попала в эпсилон-зону, то, считай, пропала.
Маленькие пальцы закрывают мне губы в нетерпеливом требовании замолчать.
– Я знаю про эпсилон!
Мой собеседник вертится в шезлонге, следит за фантасмагорией в закатном небе, крутит локон над высоким лбом, разговаривает, пяткой бьет плетеные прутья переносного ложа – проверяет на крепость… Здоровый подвижный ребенок, хвала его неведомым родителям, мир им и светлая память.
– И про белошвеек я знаю все!
Улыбаюсь:
– Так и все?
– Так и все! – Он копирует мои интонации, умудряясь остаться верным произношению, бытующему на звездолетах.
Он жаждет быть выслушанным и лицедействует, не жалея сил:
– Первая мастерица пропала! А кто отправит Звездный флот на Фомальгаут? Караван из тыщи звездолетов! Воолос стынет! – От меня подхватил «воолос стынет», вот жук!
– Звездолеты ждут и ждут! И тут появился мой брат и громко крикнул: «Я полечу в зону эпс! Я верну белошвейку, потому что я – мусчина!» А потом он сказал:
«Я ворррвусь в престрррашный эпс, и так, так и вот так!..» – Мальчик рубит воздух воображаемым мечом, делая бойцовые выпады. – Эпс схлопнется, выплюнет мастерицу, мой брат привезет ее обратно! И женится!
– А ты мастер придумывать! У твоего брата есть меч? Как у Меченосца?
