Я проснулся этим утром, будто ничего не случилось.
В первые туманные мгновения я чувствовал себя почти нормально, как раньше, когда Хантерам еще не грозила беда. Но потом я медленно сфокусировался на ботинках, брошенных у задней двери, и волна тошноты накрыла меня. Все вернулось. А главное – едкий привкус крови вновь возник в моей глотке, и я затосковал по времени, когда не сознавал, чего стоит охранять безопасность Семьи.
Затем, вслед за страхом, я ощутил странное чувство облегчения, когда вспомнил, что должно случиться сегодня.
Я вспомнил, что должен умереть.
удовольствие
Мы на тротуаре возле дома Милого Мистера Ветеринара, когда Адам усаживается возле меня на корточки.
– Прости, Принц, – говорит он, и его рука опускается на мой ошейник. – Это все я виноват.
Я пытаюсь сказать ему, что все это, вообще-то, моя вина. Но, конечно, он не понимает. Он открывает дверь, и все оглядываются на нас, когда звенит колокольчик. Адам подходит к регистратуре, но там никого нет. Пока мы ждем, я чувствую, что все собаки обращают на меня внимание, замечают мой запах.
Я чую другого лабрадора, позади, но не оборачиваюсь посмотреть. Напротив, я быстро оглядываю тех псов, что сидят с хозяевами вдоль дальней стены. Трехлапая немецкая овчарка. Бордер-колли, клацающий зубами. Бобтейл, смеющийся про себя из-под косматой белой челки. Есть тут и кошка, шипящая за дверью своей клетки.
Конечно, никто не знает, почему я здесь – еще слишком рано.
Еще один запах подплывает ко мне – тошнотворно сладкие духи.
Женщина вернулась за стойку, хотя я не вижу ее.
– Это, э, мистер Хантер, – говорит Адам, прежде чем махнуть в мою сторону. – С Принцем. Мы записаны на полдесятого.
Женщина листает страницы.
– Мистер Хантер. Девять трид… – Внезапно она замолкает, перевешивается через стойку, чтобы посмотреть. Ее лицо – необъятная безволосая плоть, раскрашенная оранжевым. – Разве он не должен быть в наморднике? – Ее голос теперь тревожно напряжен.
– Все хорошо, – говорит Адам, выдавив подобие улыбки другим людям в комнате. – Он уже бывал тут раньше, и никогда не создавал проблем. Он всегда был… хорошим псом.
Повисает молчание. Но это не настоящее молчание, потому что звуки боли и страха пробиваются из другой комнаты.
– У нас есть намордник, – говорит женщина.
– О. – Я чую, что он хочет и дальше меня защищать, но не знает, как.
– Таковы правила, понимаете, для опасных собак.
– Хм, ладно.
Она вручает Адаму намордник, и он вновь садится передо мной на корточки, на этот раз не выказывая сочувствия. Я не виню его за это. Вовсе нет. Этого ему никогда не понять.
Намордник крепко сжимает мой нос и мешает нюхать.
– Так, – говорит Адам, – идем, малыш. – Я чувствую, что он вот-вот расплачется, но старается взять себя в руки.
Он садится на единственный свободный стул, усадив меня прямо рядом с лабрадорихой, чей запах я учуял раньше. Я знаю, что она молода, моложе меня, и ее болезнь не серьезна.
– Долг превыше всего, – говорит она, обнюхивая сбоку мою морду.
– Долг превыше всего, – нюхаю я ее в ответ, сквозь намордник, надеясь, что на этом все закончится.
Она обнюхивает меня еще, затем садится.
– Ты тот самый, – говорит она. – Верно?
– Я не понимаю, – отвечаю я ей, хотя боюсь, что все понял верно.
Она оглядывается вокруг, проверяя, что другие собаки не слушают:
– Ты тот, кто нарушил Пакт лабрадоров.
Я сглатываю. Я хочу ей солгать. Я собираюсь солгать ей. Но она поймет, что я вру, и начнет задавать еще больше вопросов. И вокруг полно других животных, поддерживающих мою смерть. Допрос может продолжаться вечно.
И я говорю правду. Я говорю:
– Да, это я.
Смотрю на неё. Она выглядит так, словно кто-то дернул ее за хвост.
– Почему? Что тебя заставило?
– Это долгая… – Прежде чем мне удается закончить, открывается дверь. Звенит колокольчик. Это спрингер-спаниель, тянет хозяина вперед.
Как только он замечает меня, его нос дергается. Унюхав мою вину, он начинает лаять:
– Это он! Это он!
Хозяин пытается его угомонить.