В. Луговской «Кухня времени» Своя крепость с двумя парами бойниц — кабинет в четыре окна. На фундаментах красного дерева сложены из бумажных кирпичиков вавилонские стены, в углах — зиккураты мюнц-кабинетов, хранящие внутри себя клады денариев и тетрадрахм. В центре крепости высится цитадель — несокрушимый письменный стол: на зелёном сукне перемешаны книги, рукописи, записные книжки, картонные карточки, одним словом, — листва, опавшая с мыслящего дерева под названием человек. Единственный комендант здесь, он может выдерживать осаду многие недели, как в тот раз, когда тираж книги арестовали и собратья-журналисты — хотя по какой такой бумажной матери собратья? — бесновались во враждебных редакциях, тщась спровоцировать — на звук, на слово, на дело. Каждое утро из бюро газетных вырезок приходит подборка ругани за день вчерашний. Травля? Всё равно… Успокоительный способ времяпрепровождения — взвешивание коллекционных монет крохотным аптекарским инструментом, занесение значений в каталожную книжицу. Бронзовый римский дуплет Септимия Севера — с него, подаренного, началась коллекция. Ах! Монета укатилась!.. Шмыгнула между средним и безымянным, проворно нырнула под тумбочку стола, но не слышно, чтоб закружилась на месте, звеня, — значит, не выбрала между орлом и решкой, замерла на «гуртике» — ободке, зацепившись верхним краем за пыльный низ ящика. Как убедиться, имела ли место быть необыкновенная случайность или годы сделали хозяина кабинета маловосприимчивым к звону монет? Он становится на колени, чтобы подставить к щели зеркальце. И вправду — римская деньга стоит на ребре. Скрипнула дверь.
— Вася, тут — к тебе! Какая-то девушка. На курсистку не похожа, но и не из простых — интеллигентка.
— Пусть проходит, — откликнулся Василий Васильевич и поспешно взобрался в кресло.
Девушка — чернявенькая, хроменькая, боязливо, даже не прошла, — проникла в кабинет, будто перебежчик из раскинувшегося за крепостными стенами враждебного мира, и замерла, смутившись благообразного старичка, сложившего руки за письменным столом.
— Варенька, душа моя, оставь нас, будь так добра.
Хозяйка исчезла, затворив дверь — не плотно: целомудренный просвет вёл в гостиную.
— Как звать-величать вас? — шутливым голосом задребезжал Василий Васильевич.
— Мариэтта.
— А по батюшке? — умиляется хозяин кабинета.
— Сергеевна.
— Ну, сказывайте, Мариэтта Сергеевна: что за беда? — приподнято продолжил Василий Васильевич.
— Я пришла просить ваших совета и помощи, — выговорила девушка и заложила в складку платочка великоватый для её лица нос: только чёрные полукружья бровей торчали над застиранным ситцем.
— Накрутили себя, навертели! — запричитал Василий Васильевич, семеня вокруг гостьи. — Сюда, поди, покойно шли, перебирали слова заготовленные? Всё вылетело, да? Не убивайтесь вы так!.. Варенька! Будь добра — травяного чаю, китайского!.. Выкладывайте, душенька, что там у вас? Или — кто? — хитро прищурившись, наставил он на девушку лукавый зрачок дьячка, изыскивающего у прижимистого лавочника средства на подновление росписи хилой деревенской церквушки.
— Боря Бугаев, — всхлипнула посетительница.
— Гм-гм. Весьма даровитый молодой человек. Жаль, совсем перестал в нашем кружке бывать. Почитываю его фельетоны в «Весах». А вы-то, конечно, «Симфонии» обожаете?
— Да-да, и стихи Боринькины наизусть знаю.
— Стихи, гм-гм.
Набрав воздуха, Василий Васильевич как бы между прочим поинтересовался:
— А как у Бори нынче обстоят дела с полом?
— Полагаю, обыкновенно, — с небольшой заминкой ответила девушка. — Он по нему ходит. Иногда кувыркается, когда гимнастические этюды представляет.
— Какой вы ещё скромный ребёнок! — сказал ласково Василий Васильевич, кончиком носа однако разочарованно дёрнул. Более не отвлекаясь, вопросил:
— Ну, с чем пожаловали?
— Борю хотят уничтожить!.. — выдохнула девушка.
— Вот так поворот! Кто же — злодей?
— Женщина.
Василий Васильевич важно отвечал:
— Вниманье вашей половины человечества к поэту ожидаемо.
— Минцлова, — пискнула девушка.
— Известная персона. Откуда у вас подозрения по её поводу?
— Обступила Бориньку, в одиночку хороводы вокруг него водит. Чрез неё не пробиться.
— С её габитусом дело немудрёное, — проронил со смешинкой Василий Васильевич.
— Каждую тихую минуту своим визгом конопатит, — с отвращением вспоминала Мариэтта. — До Бориньки теперь не достучаться — забьёт речами.
— И что же он?..
— Беседует с… этой.
Василий Васильевич прищурился:
— А раньше?
— К нам ходил — на ёлку. Письма писал…
— И только-то?
— Ну да.
В немоте и параличе лицевых мышц хозяин вернулся к рабочему столу. Хмыкнул. Сел боком на краешек зеленосуконного поля, одной ногой упираясь в пол, другой — покачивая. Снял пенсне.
— А чего же вы, голубушка, ко мне пришли?
— Знаю ваши книжки — сердечные, уютные. Подумала, человек вроде вас не осмеёт моих чувств и предчувствий, моих страхов, не отмахнётся. Вашу гостиную посещал Боря. Кому как не вам довериться? Все кругом очарованы Минцловой.
— Позвольте, голубушка, а кем вы приходитесь Борису Николаичу? — сказал Василий Васильевич с таким выражением, будто это не вопрос был, а скучная даже ему самому, но необходимая нотация.
Барышня потупила взор:
— Никем, — вымолвила едва слышно.
— А что у вас было? — с деланной наивностью допрашивал хозяин.
— Было — ничего…
— Зачем же в заблуждение меня…
Издав смешок совсем иного рода, чем звучали до сих пор, Василий Васильевич словно уснул на полуслове. Мариэтта минуту напряжённо ожидала продолжения, но, догадавшись, что аудиенция окончена, запаниковала:
— Умоляю вас поверить мне! Это гнусная дама!..
— Конечно, милейшая, — холодно отвечал Василий Васильевич. — Совершенно с вами согласен.
— Минцлова уговаривает Борю бросить писать стихи!
Хозяин кабинета впал, должно быть, в крайнюю рассеянность, потому что отозвался с опозданием:
