1
В этот раз, в отличие от многих других подобных случаев, для ссоры была причина. Титов сообщил супруге, что Евгений Безроднов возвращается из небытия, из Москвы, и в конце апреля — начале мая, в какие-то выходные, намечено собрание акционеров, на котором Безроднов должен сообщить нечто крайне важное. Александр уверен, что речь пойдет о возвращении Евгения в бизнес, к прямому управлению, и ожидает предложений по кадровым перестановкам. Сам он ничего хорошего от этой встречи не ждет, полагая, что кадровые перестановки снизят его позицию.
Жена резко высказалась по поводу результатов пребывания Безроднова в Госдуме и неудачной попытки избраться на второй срок. Он не согласился, заспорил. Она припомнила ему кое-что, не относящееся к этому вопросу. Он в ответ ей напомнил кое о чем из ее прошлого. Квартира формально принадлежит ему, и она, покидав первое попавшееся в сумку, вызвала такси и бросилась вон из дома. Он, поразмыслив, бросился за ней, но не догнал. Потом он звонил-звонил Варе на сотовый, но она сбрасывала. На эсэмэски не отвечала. «Вайбер», «Вотсап» и «Скайп» — без ответа. Через час очнулся городской телефон.
— Александр Михайлович, чтоб вы знали, Варвара пока поживет у нас, — холодно и официально сообщила теща. — Знаете? Если бы мне муж сказал такое, я не знаю, что бы я сделала! Вы должны это знать!
«Знание — сила», — ядовито, но про себя ответил он.
Титов обвел взглядом затихшую квартиру. Покинутые открытыми шкафы, голые, как древние кости, вешалки на кровати — все напоминало последствия ограбления или обыска. Тошно. Опустевшее пространство вокруг превратилось в пустоту внутри, в душу медленно вползала тоска. Саша спустился на улицу и побрел куда глаза глядят, желая проветриться и собраться с мыслями. День смеха заканчивался совсем не смешно.
Быстро стемнело, на улицах заметно убавилось людей, ветер выбивал из глаз раздражающие, неуместные слезы. Жалкий и замерзший, Титов зашел в случайный магазин погреться. В короткой очереди за ним пристроился высокий коренастый мужчина с хлебом в тележке. Фигура мужчины, крупная, но сухая, привлекла на мгновенье его внимание. Особенно выделялись большие руки и глубокий длинный шрам на правой стороне лица.
— Разрешите задать вам вопрос, — вежливо обратился мужчина к Титову. Титов, вырванный из горестных мыслей о разводе, рассеянно обернулся и наткнулся на внимательный взгляд. — Я, собственно, только хотел поинтересоваться: как вы полагаете, гуманизм — это лозунг или же все-таки руководство к действию?
Незнакомец рассматривал большую бутылку коньяка в тележке Титова.
— В каком смысле? — не понял Александр.
— В широком, разумеется.
— Если в широком, то руководство.
— Браво! Вот и я так думаю, — с облегчением выдохнул здоровяк. — Человек человеку — он кто? А сострадание? Предположим, некоему человеку хочется выпить в хорошей компании умного и гуманного другого человека, поговорить о высоком, а денег у него сейчас нет, но у другого есть. Так неужели гуманный человек откажется разделить свою трапезу со случайным попутчиком? Встречаются же случайно мужчины и женщины, создавая нерушимые брачные союзы на всю жизнь? Да, постоянно! А вдруг это судьба, и мы необходимы сейчас друг другу на данном отрезке времени. Я здесь живу недалеко, и у меня есть чистые стаканы. Должны быть. Меня зовут Михаил. Прошу не отказать!
— Кто вам оставил шрам?
— Война.
Одноразовые стаканы Титов купил сразу.
Они пошли, словно одни во всей вселенной, вниз, как в бездну, в кромешную темноту пролетарского жилого массива. То рядом, то гуськом, в зависимости от ширины тротуара, задерживаясь на освещенных участках траектории, чтобы по чуть-чуть выпить и согреться. «Согласен, земная жизнь человека — это движение от рождения к смерти, — отстраненно размышлял Александр, глядя на широкую черную спину своего проводника. — И та дорожка, что невидимо бежит сейчас под ноги — участок этого извилистого пути, значит, спешить и торопиться к финишу не нужно. А он отмахивает, будто сквозь темноту видит бессмертие». Новый знакомый тем временем объяснял шрам на лице. Нитью рассказа он незаметно оплел Титова, запутал и вел в неизвестность.
— Сразу после срочной я завербовался на войну. Отслужил срочную мотострелком, демобилизовался сержантом, командиром отделения, между прочим. Хорошо стрелял и отучился на снайпера. Я вообще хорошо стреляю, мне все равно — ПМ, АКМ, СВД, ОБСЕ или ПАСЕ на колбасе. Пришел в эполетах со срочной домой, в село, а там ни работы, ни зарплаты. В армии я был человеком при деле… Запустение и помойка, колхоз закрыли, технику растащили. Упадок. Отдыхаю после службы и чувствую: перспективы-то нет. В плане профессионального роста — задница, в плане личностного роста — аналогично. Ну, куда деваться без перспективы? Ты тут еще? Не отставай! В Москву ехать в девяностые без денег и связей казалось несвоевременным. Отдохнул пару месяцев, задумался, а в конце девяносто четвертого в Чечне началось. Я обрадовался, конечно, — и в военкомат. Там говорят: добро пожаловать на контракт, командир. Будет тебе и жалование, и форма, и все что хочешь. Через неделю я уже во Владике…
«Зачем я иду за ним? — обнаруживал проблески здравого смысла Титов. — Странный человек. Воевал, убивал, наверное. Такой зарежет и не поморщится, да и не вспомнит потом. Наверняка какая-нибудь контузия у него. Не надо бы к нему ходить».
— А шрам — это от камня, — продолжал отвечать на короткий вопрос Михаил. — Пуля попала в камень, кусок отлетел и полоснул. Врачи думали, глазу капец, но обошлось. Это потом, а сразу я и не почувствовал ничего, только кровью заливался, ребята кое-как повязку наложили, водки дали, и все. Если б не эта водка, я умом бы тронулся там, а может быть, и тронулся малость. Первый мой бой был. Трупы-трупы-трупы, беготня, автоматные очереди со всех сторон. Наши ребята, ОМОН, чехи. Вывернутые красным наружу, выкрученные и выпотрошенные, в пыли, с открытыми живыми глазами. Женщины, старики дети…
«Жуть какая! — слушал рассказчика Титов, дрожа то ли от холода, то ли от страха. — Врет, наверное, все. Фильмов насмотрелся и заливает. Странно, что меня тянет к нему, приковывает что-то. Словно это мое второе, темное я, отделившееся от меня на время для неизвестной мне, но фатальной цели».
— Мы в тот день атаковали Айрак с разных сторон, а чехи местными прикрывались, выставили баб и детей перед собой, обычное для них дело. В дома их заходишь — везде шприцы, грязь, литература не по-русски. Полсела погибло. Потом мы посносили их в ров, облили керосином из наливника и зажгли. Не оставлять же без погребения на пекле. Там девчонка была, лет десяти-одиннадцати, черные глаза, огромные. Смотрит в небо, словно встанет сейчас и пойдет. Запомнил ее, часто во сне видел, но живую, а живой-то я ее не видел никогда. Они, знаешь, когда горят, словно оживают и…
