Книга Пальцем в небо - Маргарита Ардо

— Сколько раз я тебе говорила, что ты злоупотребляешь своим рабочим положением? — спросила я лукаво.

— Тысячу, — промурчал он и дорожкой поцелуев спустился от шеи к груди, потом по животу и вниз. Придавил мои плечи одной рукой к белой простыне, другой раздвинул бёдра.

Я зажмурилась и тут же выгнулась от удовольствия — ну, как тут разговаривать?! И я опять сдалась на нежность моего победителя, вскользь подумав, что простыни в России ничем не отличаются от американских. Особенно когда всё вокруг окутано запахом наших тел. Почти всё… Мне вдруг стало не комфортно, и я повернула голову к дверям, лёжа поперёк на кровати.

В дверях стояла женщина. Наверное, модель. Высокая, стройная, идеальная с каштановыми волосами до плеч, в тёмно-синем пальто поверх узкого платья и массой украшений. Она была зла, как чёрт.

— Джек… — я выставила руки, опешив.

Он ничего не понял и повернул голову вслед за моим ошалевшим взглядом. Побледнел и сказал:

— Это не то, что ты думаешь…

* * *

Я сглотнула. А начиналось всё так хорошо!

Ещё вчера я, Саша Лозанина, двадцать три с половиной года, переводчик, ростом полтора метра и худенькая, как балерина, жила на окраине южнороссийского города, а сегодня утром оказалась на Манхэттене, и первое ощущение было словно мне арбуз уронили на голову — бац, и звёздочки! Особенно когда я задрала голову к небу, а там сплошные здания — направо, налево, прямо! Всех оттенков коричневого. И узкие полоски ноябрьского неба, в которые упираются лбами небоскрёбы. Сразу стало понятно, почему их так назвали — кажется, что дома подпирают облака, делят пространство, выпирают стены вперёд, словно грудь колесом, и кричат наперебой, как брокеры на бирже. А ты чувствуешь себя маленькой-маленькой.

Мой любимый мужчина Джек Рэндалл, сияющий и важный, как именинный торт, показывал мне то на одно, то на другое с таким видом, будто сам всё тут построил, а не какие-то там Трампы или Рокфеллеры.

Конечно, Джек везде умел почувствовать себя, как в своей тарелке, но в Нью-Йорке он, высоченный, загорелый, красивый, с тёмными, коротко остриженными, чуть вьющимися волосами, был в самом центре этой тарелки — сырный шарик в мягком сливочном масле. И горячий, как бутерброд из духовки.

Я же наоборот — головокружительно растерялась. Город под названием «Большое Яблоко» придавил меня мгновенно и размазал. Особенно Даунтаун — там, где Таймс-сквер. Билборды на зданиях, словно телевизоры, которые не переключишь с назойливой рекламы. Пестрят, мелькают, зазывают. Люди, отбойные молотки, стройки. Машины сигналят, гудят и толкутся. Да уж, какие тут соловьи?!

— Ты живёшь в пригороде? — спросила я своего любимого пуэрториканца, надеясь на положенную порцию тишины.

— Нет, что ты! В Мидтауне, почти в самом центре Манхэттена, — радостно заявил Джек. — Смотри, мы проезжаем Бродвей. Правда, красиво?

— Правда, — ответила я, думая, что если нам в спальню будет светить вот такой билборд со спортсменами, мне не заснуть никогда.

Мы снова повернули, и очередная улица показалась мне узкой. Всё из-за растущих вверх бесчисленных этажей, так-то в ней было три полосы одностороннего движения, плюс ещё одна для парковки. А издалека глянешь — телега не проедет. Как говорится, жизнь познаётся в масштабе. Такси избавилось от пробок и промчало нас по «небоскрёбному» переулку. Здания тут были из современных — уже не коричневые, кофейные и шоколадные, а сплошное стекло, отражающее небо и тучи.

Несмотря на то, что Джек хотел привезти меня в Штаты как можно скорее, нам пришлось задержаться в России на полтора месяца. Переоформление компании на нового владельца, встречи с российскими акционерами, назначения и прочая волокита заняли время.

Кстати, почти столько же, сколько ушло у меня на получение визы в американском посольстве. Бюрократия рулит! В общем, я была не против — милые, пиджачные, толстопузенькие бюрократы дали мне возможность подготовиться к переезду морально и избавиться от токсикоза. Теперь я чувствовала себя прекрасно, и донимал меня только живот. По идее он должен был расти, но вместо этого отчаянно чесался и скрывал от посторонних глаз нашего с Джеком малышика.

«Ты, балерина, и тут работаешь под прикрытием», — смеялся мой любимый мужчина, который, согласно визе, уже мог называться моим женихом. Но слово «жених» казалось мне смешным и к Джеку не подходило. «Мы поженимся только дома!» — настаивал он, а я не была против, главное — мы вместе.

Такси подъехало к одному из монументальных зданий, и Джек объявил громогласно:

— Вот мы и дома!

Я вылезла из салона и округлила глаза: ого, кажется, мы живём в офисном здании… Опять стекло-стекло — до самого неба. У дверей стоял швейцар! Самый настоящий, чернокожий, в сюртуке с позументами, фуражке и белых перчатках. Даже не знаю, что потрясло меня больше — то, что он бросился забирать у Джека наш багаж, или то, что стеклянные с позолотой двери вели не в какую-нибудь штаб-квартиру ООН, а в холл жилого дома. Отделанный мрамором и гранитом в вариациях кофе-с-молоком, с ресепшеном, кожаными пуфами и одним диваном. Через такой мешок картошки на балкон на зиму и проносить стыдно будет. Невольно вспомнился мой разрисованный неприличностями подъезд в Ростове, ободранный лифт с жвачкой на вентиляционной решётке и обалдевший взгляд Джека. Тут лифтов оказалось шесть, а жвачки ни одной, сплошь зеркала и полировка.

До этого момента у меня не было никаких шансов по достоинству оценить весь масштаб демократичности Джека, а она была, как выяснилось, безразмерной…

Лифт привёз нас прямо в квартиру, и обвешанный сумками Джек радостно бросился внутрь.

— Балерина, я так хотел показать тебе! Я дома! Мы дома! — и сделал широкий жест рукой, свободной от чемодана.

— Вау! — снова сказала я, потому что «нифига себе» на русском Джек бы не понял.

Две стены гостиной были сплошь покрыты панорамными окнами, за которыми убегало вдаль небо и верхушки других небоскрёбов. Перед ними не угловой, а скорее полукруглый невероятных размеров бежевый диван, кресло чёрное и кресло белое, чёрный журнальный столик, стеклянный по центру, ковёр бело-бежево-коричневый на весь пол.

Очень всё по-мужски. Без фусечек. Джек на несколько мгновений задержался взглядом на пустой стене между окнами и вздохнул. Наверное, по Пикассо, которого пришлось отдать бывшей жене. Но мой любимый мужчина тут же улыбнулся и ткнул пальцем в окно.

— Гудзон!

А потом, довольный моим поражённым видом, начал сбрасывать с себя куда попало поклажу. Я по русской привычке разулась у входа, поймала изумлённый взгляд швейцара с тележкой, доставившего наши чемоданы, словно в гостинице, и прошла в центр комнаты. По ходу обнаружила коридоры, убегающие в обе стороны.