Редьярд Киплинг как-то сказал: «Сад не вырастить, сидя в уютной тени и приговаривая «Как все прекрасно!». Мои книги «Стингрей в Стране Чудес» и «Стингрей в Зазерькалье» никогда не получились бы столь живыми и яркими без энергии, любви, страсти и таланта двух невероятных людей, которым я навеки благодарна:
Мэдисон Стингрей не только занимает большую часть моего сердца, она еще и сумела слить в единую цельную картину мои воспоминания о России. Спасибо тебе, дочь, за любовь ко мне и к моим друзьям, с которой ты воссоздала наши истории. Рок-н-ролл ты превратила в волшебство.
Алекс Кан – никто другой не сумел бы передать эту историю на русском языке со всеми ее изгибами, поворотами и оттенками. Тонкой рукой и сильным голосом ты удержал в переводе все ее бесчисленные мотивы. Спасибо тебе за то, что благодаря тебе я сумела почтить память и наших друзей, и нашей общей жизни.
Предисловие
Кроличья нора, в которую я впервые провалилась в марте 1984 года, открыла для меня хаотичный, но чарующий и захватывающий мир. Я попала в самую гущу музыкального и художественного андеграунда Ленинграда, в укромный, спрятанный, как сердце под ребрами, уголок советской реальности и окрестила его «Страной Чудес». С первой же встречи с волшебным Борисом Гребенщиковым и другими пиратами-творцами я подсела на магию этого места, где невзгоды превращаются в музыку, а страдания – в песни. Следующие четыре года я провела, бесконечно переносясь через Атлантику и два континента, чередуя неделю в зачарованной Земле сказок и противоречий с тремя месяцами томительного лос-анджелесского ожидания возможности вновь вернуться в Страну Чудес.
Мне ужасно хотелось поделиться с Западом той неуемной творческой энергией, могучими эмоциями, прекрасной музыкой и искусством, которые я открыла для себя в Ленинграде. Вывезенная тайком музыка моих друзей превратилась в изданный в Америке двойной альбом Red Wave – Four Underground Bands from the USSR. «Музыка не имеет границ» – эти слова стали моим девизом, моим лозунгом, моей мантрой.
Я с головой погрузилась в это «безумное чаепитие», по уши влюбилась в этих парней, в этот город и заодно в эту страну. Я научилась согреваться на холодных улицах коммунистической России, научилась за масками и за показным имиджем видеть живых людей. За четыре года с момента моего первого приезда изменилось очень многое, мы были в самом разгаре гласности и перестройки, но куда в конечном счете приведет нас этот путь, сказать было совершенно невозможно. Я стала героем для советской молодежи и врагом советского государства, в течение полугода мне отказывали в визе и не пустили на собственную свадьбу. Но к концу 1987 года мы с Юрием Каспаряном наконец-то поженились, а Михаил Горбачёв наконец-то сумел сбросить с себя сдерживавшие его оковы старой гвардии. Революционные перемены в стране захватывали воображение: все и всё, в том числе и я, с замиранием сердца ждали, что же произойдет дальше.
Не могла я отделаться и от страха: ведь в Матушке России неизменным остается только одно – непредсказуемость ее будущего.
Глава 1
Из единого – многие
Как только самолет оторвался от взлетно-посадочной полосы Пулково, меня охватили спокойствие и умиротворенность. Ощупывая пальцем рельефную поверхность проставленного в мой паспорт в ленинградском Дворце бракосочетания штампа, я со счастливой улыбкой думала о своем муже Юрии Дмитриевиче Каспаряне. Самолет болтало, и в этой болтанке мне чудился ветер перемен, который в конечном счете соединит нас всех. Я больше не должна разрываться между Америкой и Россией, обе они сплелись в единое, согревающее мое сердце целое.
– Чай? – услышала я голос стюардессы.
Потягивая горячий горьковатый напиток, я думала о русских и их любви к чаю. Чай был неотъемлемой частью повседневной жизни, как чистка зубов по утрам или завтрак, – ритуал, помешать которому не могли никакая погода и никакое настроение. Чаем сопровождалось все: написание песен, проведение интервью, планирование концертов, да и сами концерты. «Чайное» мгновение тишины – будь то в одиночестве, с друзьями или с деловыми партнерами – я и по сей день стараюсь включать в свою жизнь.
Поперхнувшись очередным глотком, я стряхнула с себя все пробудившиеся с чаем ассоциации и отставила пластиковый стаканчик подальше. Нет, мне все же больше по душе горячий шоколад.
…Спокойствие и сосредоточенность русских – то, что символизировала для меня их страсть к чаю, – в полной мере уравновешивались суетой и хаосом, неизменно встречавшими меня в ленинградском аэропорту. Стоило мне вновь оказаться в Стране Чудес, как меня тут же поглотила, затолкала и сбила с ног толпа. Огромная бесформенная масса людей изо всех сил старалась побыстрее и поближе пробиться к стеклянным дверям выхода. Я обернулась, но увидела только непроницаемые лица со свисающими из углов рта сигаретами. Я чуть не расхохоталась. Вот тебе твоя Россия! Я вернулась!
Однако страна, в которую я вернулась, была уже иной. В считаные месяцы моего отсутствия она изменилась – вслед за начатыми Горбачевым реформами, обретенной внезапно свободой и открытостью творческого самовыражения. Я привыкла к изолированному, тайному, устроенному по принципу коммуны оазису, который рокеры – и я вместе с ними – вырыли для себя в непроницаемом советском монолите. Раньше, когда бы я ни приехала в Ленинград, меня все ждали, лениво вытянув ноги на столе рядом с открытой банкой рыбных консервов. Цепь была неразрывной, о чем когда-то с болью предупреждали нас Fleetwood Mac[1]. Ведь куда было деваться этим парням? До этого момента ничего и никого кроме друг друга у нас не было. И вдруг только вчера еще андеграундный русский рок стал последним писком моды – песни «Кино», «Аквариума», «Алисы» беспрерывно звучали по радио. Их бесконечно звали на телевидение и с нетерпением ждали с концертами по всему огромному Союзу. Вслед за историческим дебютом неподцензурной пластинки «Аквариума» на «Мелодии»[2] аналогичные предложения получили «Кино» и «Алиса».
