Предварительные данные
«А кости черепа-то у вас, скорее всего, довольно толстые…»
«Что, простите?»
Мнение о толщине костей моего черепа, высказанное скорее утвердительно, нежели вопросительно, застало меня врасплох. Произнесший эти слова мужской голос, который внезапно появился в моей голове, был ниже среднего тембра, но не глубокий, немного с хрипотцой, однако хрипотца эта не казалась природной и больше походила на ту, что появляется у людей, вынужденных много говорить. «Наверное, таким голосом хорошо исполнять романтические песни под гитару», — почему-то подумал я.
«Да не обращайте внимания, — ответил все тот же голос, — шучу. По степени выраженности некоторых частей лица можно понять, какой толщины кости черепа у человека. Мне-то, по большому счету, все равно, а вот санитару — нет, ему пилить. Иногда, без достаточного опыта, кости черепа очень непросто распилить — фреза застревает, санитар волнуется».
«А причем тут я?»
«Ну, вы же сами говорили, что вам интересно все, все детали, — в голосе собеседника появилась легкая ирония, — а уж теперь-то сам Бог велел нам с вами поговорить обстоятельно. Я весь ваш».
После вышесказанного фраза «я весь ваш» вызывала некоторое беспокойство, тем более что человек, произнесший ее, наряду с запоминающимся голосом имел и неординарную внешность. Это был мужчина лет сорока двух — сорока трех. Его небрежно зачесанные назад волосы, темно-русые, без намека на седину, когда-то густые, неумело скрывали уже появляющуюся блестящую полянку на темечке. На мочке левого уха имелся вполне различимый точечный рубец — скорее всего, он носил серьгу. На круглом, чуть полноватом лице сидели очки в модной темно-коричневой оправе, за которыми были видны серо-голубые маленькие глаза, казавшиеся еще меньше из-за толстых, несколько затемненных стекол. Несомненным украшением лица, придававшим ему какую-то детскость, являлся нос — крупный, основательный, почти «картошкой». Губы были узкими, а рот — небольшим, в отличие от слегка оттопыренных ушей. Все вместе эти части выглядели, как ни странно, гармонично, они скрывали недостатки и подчеркивали достоинства друг друга.
«Такие люди привлекают внимание не столько внешностью, сколько харизмой. И частенько оказываются хитрожопыми», — подумал я.
Мой собеседник был среднего роста и казался чуть ниже меня — возможно, из-за легкой сутулости и короткой шеи. Крупные и очень волосатые руки придавали телу какой-то «орангутаний» вид. Синий хирургический костюм и фартук из белого полиэтилена не оставляли сомнений в происходящем.
За почти сорок лет жизни и двадцать лет журналистской деятельности я успел поработать во многих местах — в серьезных и несерьезных газетах и журналах и даже на радио. Впрочем, на радио я долго не задержался, поскольку никогда не понимал разговора с микрофоном в пустой студии. Слушатели были где-то далеко и как будто не существовали, слова мои бесследно исчезали в микрофоне, и после эфира у меня всегда оставалось ощущение какой-то шизофреничности. В прямом эфире работать не получалось: как только загоралась красная лампочка, на меня словно накатывал большой ватный ком, мысли путались, и язык не слушался до такой степени, что пару раз я допускал совсем уж неприличные оговорки. После очередного провального эфира я с позором покинул радиостанцию — как оказалось, для того, чтобы найти себя в жанре экстремальной журналистики.
Однажды вечером, будучи в состоянии легкого отчаяния и сопутствующего ему тяжелого опьянения, я встретил на улице парня лет двадцати пяти, который просил денег. Нарушив собственное правило — никогда никому, кроме старушек, не подавать, — в приступе алкогольной щедрости я вручил ему существенную сумму, попутно поинтересовавшись, почему джентльмен такого активного возраста попрошайничает. «Зачем вам деньги? Вы что, еврей?» — попытался я сострить, подражая известному журналисту. Паренек, скорее всего, даже и не слышал о Сергее Доренко, поэтому шутку мою не оценил, но, видимо, преисполненный благодарности, ответил, что деньги ему нужны «на ужин». Тогда я еще не знал, что значит для людей его круга выражение «трехразовое питание», и необходимость клянчить деньги у незнакомых людей «на ужин» меня очень удивила — так не говорят, когда не хватает на еду. Присмотревшись, я увидел большие впалые глаза на сухом желто-сером лице, выступающие скулы, обтянутые кожей, трясущиеся руки. «На дозу?» Парень усмехнулся, показав рот с черными пеньками вместо зубов. «Ну, да…» Не помню уже, чем было вызвано это внезапное желание, — то ли опьянением, то ли отчаянием, но я попросил, вернее, потребовал взять меня с собой. «Куда?» — удивился парень. «Куда угодно, — я схватил его за руку. — Хочу посмотреть!» «На что?» — удивился он еще больше, глядя на меня с подозрением. «На все!» — я упрямо мотнул головой. Сейчас я думаю, что та трехдневная алкогольная попытка справиться с кризисом среднего возраста сыграла мне на руку, вид у меня был, откровенно говоря, так себе: щетина, неопрятная одежда, перегар — типичный русский интеллигент, ищущий себя. Наверное, именно поэтому я не вызвал никаких подозрений, и произошел тот редчайший случай исключения из правил — попрошайка-джентльмен взял меня с собой, что в принципе невероятно. Хотя, может быть, он просто спешил «на ужин», и ему проще было согласиться, нежели пытаться отделаться от меня, тратя драгоценное время. Таким образом я попал в другой мир — мир так называемых «крокодиловых» наркоманов, и провел там всю ночь до утра. Наутро, совершенно трезвый, добрался до дома и, сразу сев за компьютер, написал свой первый экстремальный репортаж. В нем имелось все то, о чем не говорят в новостях и в полицейских сводках, — жуткие подробности времяпрепровождения этих потерянных молодых людей, которых и людьми-то не назовешь. После трехдневного запоя и полученных впечатлений красноречие мое было необычайным, а окончание репортажа — радикально категоричным, неполиткорректным и полностью лишенным человеколюбия. Уже «на автомате» я разместил свою писанину в блоге, который с переменным успехом вел в течение пары лет, и провалился в сон, а точнее, в забытье без снов. Может быть, тогда я даже умер ненадолго — так мне казалось потом.