Глава первая
Про то, как цирк «Каруселли» остался без клоуна, а лошадь Аделаида без эклера
Спать стоя не очень-то удобно. Даже если ты лошадь. Но если ты цирковая лошадь и работаешь в знаменитом цирке «Каруселли» — приходится приспосабливаться к любым условиям. Ибо всем известно, что цирковые лошади — самые некапризные существа на свете.
По правде сказать, цирк «Каруселли» не очень знаменит. Он ездит по маленьким городкам королевства, дает два представления каждый день и все равно уже много месяцев не может купить новые попоны лошадям и заказать афиши поярче.
Цирковая лошадь Аделаида проснулась от шума скандала, доносившегося из фургончика господина директора.
Ни минуты больше я не останусь в этом дешевом балагане! Меня приглашали в лучший столичный цирк, предлагали бенефис! А я прозябаю тут, потому что вам, видите ли, некого выпустить между номерами! — раздавался оттуда сердитый крик.
Аделаида знала: это скандалит клоун Пе. Еще Аделаида понимала, что такое бенефис. Это когда все сидят по своим клеткам или мелькают на подхвате. А представление состоит из выступления одного артиста. Потом кассирша отдает ему собранные со зрителей деньги, а артист поит всю труппу чаем с рогаликами, и каждому из животных достается то, что он особенно любит. Например, Аделаида любит пирожное эклер.
Значит, если клоун Пе уйдет, то эклер получит какая-то столичная лошадь.
Очень жаль.
Впрочем, покачала головой Аделаида, что можно ждать от человека с таким именем?
В мире очень много людей, собак и лошадей. Еще есть попугаи, обезьяны, кошки, воробьи и прочая мелкая живность.
А свободного места в мире совсем мало. Поэтому твое имя должно быть как можно длиннее, чтоб занять для тебя как можно больше места. Вот Аделаидино полное имя звучит так: Аделаида Беатриса Виолетта Гортензия Душка.
Последнее, впрочем, ей не нравится, но куда деваться, именно так ее чаще всего и зовут: «Душка, хоп!»
Иногда Аделаида специально не отзывается, ждет, когда ее позовут по-хорошему. Но, как вы помните, цирковые лошади — существа не очень капризные, поэтому ладно уж, иногда пусть зовут Душкой. Тем не менее зваться просто Пе — это недопустимое легкомыслие.
Аделаида еще раз подумала любимую мысль про длинные имена — она считала себя очень умной и рассудительной. Посмотрите хотя бы, какая у нее голова! У господина директора она в пять раз меньше. А ведь он наверняка полагает именно себя самым умным во всем цирке.
Между тем дверь фургончика директора распахнулась с неприятным треском, и клоун Пе выскочил из нее — весь красный и потный.
За ним выбежал директор и, заламывая руки, свистящим шепотом, чтоб никто не расслышал, пытался что-то сказать, оттесняя Пе назад в дверь.
Директору очень не хотелось, чтоб весь цирк «Каруселли» был в курсе причин скандала.
Хотя всем было понятно, что Пе попросил прибавки, а директор прибавки не дал.
Какая уж тут прибавка, когда вместо попон у лошадей — одни художественно сшитые между собой заплатки?
Через полчаса весь цирк от господина директора до самой последней крохотной собачки Китценьки знал, что Пе собрал чемодан и ушел. Ушел пешком, на прощанье плюнув в сторону вагончика директора и попинав колышек, к которому была привязана растяжка от шатра.
Клоун пересекал вытоптанный лысый пустырь, покрытый чахлой бурой травой, прихрамывая и волоча за собой тяжеленный чемодан.
Никто-никто не стал смотреть вслед покидающему цирк Пе. Потому что в цирке его недолюбливали.
Даже Китценька, которая была охоча до всяких зрелищ, и та отвернулась от уходящего Пе и побежала откапывать косточку, закопанную еще в четверг.
Пе не любили за то, что у него был противный характер.
Во-первых, он считал себя великим артистом. И поэтому полагал, что его имя на афишах должно быть написано большими красными буквами. А имена всех остальных участников представления — маленькими. И серыми.
В глубине души Пе был уверен, что можно обойтись вообще безо всяких прочих имен.
Во-вторых, Пе был очень жадным. То есть сам-то он, конечно, говорил, что просто-напросто бережлив. Но всем было очень неприятно, когда Пе заглядывал в кормушки к животным и ворчал, что на корм тратится слишком много денег, а деньги надо, по его мнению, тратить на жалованье великим артистам.
Его раздражала даже фарфоровая мисочка маленькой Китценьки, хотя ее содержимое никак не могло бы существенно увеличить благосостояние бережливого клоуна.
А в-третьих, у Пе не было чувства юмора.
Клоун без чувства юмора — это невозможная вещь, скажете вы?
Но Пе утверждал, что главное в выступлении клоуна не чувства, а точный расчет. Он носил с собой большой блокнот в коричневом кожаном переплете. Страницы блокнота покрывали таблицы и цифры. Пе высчитывал, сколько смехоединиц он ориентировочно получит на одну придуманную шутку, какова плотность шуток на выступление, сколько раз надо крикнуть «у-тю-тю» зато жалованье, которое платит ему господин директор цирка.
Коронной шуткой Пе было подойти к какому-либо зазевавшемуся мальчику в первом ряду и ухватить его двумя пальцами за нос.
Мальчик старался не плакать, потому что он верил: все, что делает клоун, смешно, а все, что происходит в цирке, — весело. Но лицо его делалось несчастным, а нос красным.
И тогда Пе кричал свое знаменитое «у-тю-тю!».
И все зрители смеялись.
Однако второй раз этот мальчик на представление не приходил.
Потому, когда в городке, где гастролировал цирк, кончались подходящие мальчики, цирку «Каруселли» приходилось ехать дальше.
Конечно, Пе полагал, что за такой научный подход к делу ему должны платить отдельно.
И вот именно сегодня он в очередной раз решил поставить этот вопрос перед господином директором. Он пришел к нему со своим блокнотом, в котором были аккуратно подсчитаны все шутки, все «у-тю-тю» и все ухваченные за нос мальчики — в знаменателе дроби. А в числителе стояло жалованье Пе.
Получалось, что если за мальчиков еще как-то уплачено, за шутки — также уплачено, хоть и мало, то «у-тю-тю» Пе исполняет себе в убыток.
В ответ господин директор пытался достать свои бухгалтерские книги, из которых было ясно, что поднять жалованье кому бы то ни было — совершенно невозможно, ведь сборов едва хватает на самые животрепещущие нужды.
Чем закончился разговор — уже известно. И теперь господин директор сидел на скамеечке у своего фургончика, обхватив голову руками, и что-то горестно бормотал. Иногда он поднимал голову и оглядывал грустными глазами окрестности.
