Книга Бремя живых - Василий Звягинцев

После утомительного марш-броска по пересеченной местности маленькая колонна из двух грузовиков и МТЛБ[1]«Тайга» остановилась на привал в виду маленького городка Хасрун, от которого оставалось каких-то сорок километров до портового города Триполи.

Вечерело. Подсвеченная быстро скатывающимся к горизонту солнцем панорама вся, кроме ближайших окрестностей, сливалась в размытую синевато-розовую акварельную дымку. Наподобие театрального задника, исполненного кистью Мане. Или Моне. Ляхов всегда их путал. В общем, того, кто любил рисовать туманы над Темзой.

Горный массив Ливанского хребта начинал отсюда свой спуск к приморским долинам. Не слишком разбитая, шоссированная местным щебнем дорога спускалась вдоль широкого распадка, и уже завиднелись далеко внизу рощи вечнозеленых деревьев, а среди них там и тут крыши то бедных домиков, то вполне приличных коттеджей.

Еще немного — судя по карте, только пересечь долину и подняться на следующий горный отрог — и развернется перспектива бескрайнего моря и небоскребов на его берегу.

Ну, не в полном смысле небоскребов, однако десяти-пятнадцатиэтажные дома в Триполи имелись. Особенно в районе порта. Если сейчас прибавить скорость, прокатиться с ветерком по серпантину, то уже часа через полтора можно добраться до места и разместиться на отдых в любом, самом шикарном отеле по выбору.

Однако Тарханов медлил. Непонятно отчего.

Сидел на краю конической броневой башни, водил биноклем по ближним и дальним окрестностям, поигрывал желваками скул, думая какую-то свою, высокую командирскую думу, а весь личный состав — в количестве четырех человек — толпился рядом.

Над закатным пейзажем сгустилась непонятная тишина, слегка нарушаемая щелчками и потрескиваниями, исходящими от только что заглушенного, перегретого дизеля. Именно что непонятная, поскольку народ тут подобрался разговорчивый, любящий как задавать, так и активно обсуждать даже риторические вопросы. И вдруг…

Может быть, на каждого по-своему повлияло все случившееся в течение дня — долгий марш по горам, встреча со странным чеченцем, старшим сержантом «Советской армии», его смерть и торопливые похороны.

На Ляхова и Майю вдобавок особое впечатление произвела заметка из израильской газеты на русском языке, в которой сообщалось об очередной приграничной стычке, состоявшейся годом раньше, где пропали без вести два русских офицера с фамилиями Ляхов и Тарханов, теми же инициалами, но несколько другими воинскими званиями. Из чего можно было предположить, что речь шла об их двойниках из параллельной реальности, а можно — что имело место обыкновенное, хотя и редкостное совпадение. Или же — провокация неких тайных, а то и потусторонних сил, преследующих собственные, но вряд ли добрые цели.

Этот странный текст, подчиняясь не совсем понятному, суеверному чувству, они решили пока никому больше не показывать. И без того психологическая атмосфера в их дружном, спаянном коллективе как-то неприметно начинала портиться.

Может быть, все дело в огромной эмоциональной и физической перегрузке. Даже и сильным людям трудно пережить, не сломавшись, все, что с ними случилось за последние дни. Да и весь предыдущий год выдался уж очень непростым. Но как-то выдержали, дотянули, наконец, до отпуска с долгожданными пикниками, рыбалкой, прочими радостями жизни, и на тебе — случилось вдруг такое[2].

Известно, что, когда нагрузки на психику становятся невыносимыми, наступает так называемое запредельное торможение. Не хочется уже ничего: ни думать, ни говорить, ни действовать.

А если командир, полковник Тарханов, еще в состоянии руководить и принимать ответственные решения — пусть он это и делает.

— В город не пойдем, — огласил наконец итог своих размышлений Сергей и пояснил: — Скоро стемнеет. Обстановка по-прежнему неясна, источник угрозы неизвестен. Судя по тому, что Гериев даже в агонии пытался предупредить — «гранатомет — хорошо», возможна встреча с вражеской бронетехникой или чем-то подобным. Хотя, чтоб мне век генеральских погон не видать, представить не могу, откуда здесь еще чья-то бронетехника…

Он спрыгнул на землю.

— Короче, в любом случае подставляться нецелесообразно. Знаем, видели… Будем ждать утра. Место для ночевки — здесь.

Тарханов указал на довольно глубокую выемку в откосе слева от дороги, окруженную с трех сторон колючим кустарником. В ней вполне могли поместиться все машины отряда.

Что ж, так, значит, так. Решение командиром принято, спорить или сомневаться оснований нет. Девушки, конечно, слегка загрустили, они уже давно настроились на то, что вскоре примут душ, переоденутся. Может быть, даже прогуляются по городской набережной и лягут спать в нормальных постелях, на чистых простынях. А теперь, значит, опять костер, консервы, спальный мешок, под которым в самый неподходящий момент обязательно вдруг обнаружится удивительно жесткий камень.

Грузовики загнали вглубь, до упора бамперами в откос. Транспортер, развернув башню в поле, перекрыл въезд на стоянку. Будто вагенбург[3]времен среднеазиатских походов Скобелева.

Никакой охранной техники, вроде детекторов массы, тепловизоров или радиолокаторов, на «Тайге» не имелось, и Тарханов, как это делалось в войсках последние пять тысяч лет, назначил часовых, исходя из наличного мужского состава, — дежурства по два часа через четыре.

После погрузочных работ, боя (ну, пусть не боя, перестрелки), более чем полусуточного марша всем хотелось только спать. Ужинали наскоро, почти молча, ограничиваясь лишь самыми необходимыми словами.

Смена Ляхова начиналась в час ночи, после дежурства Розенцвейга, и выспаться он вполне успел. То есть Вадим, конечно, с удовольствием придавил бы и еще минут триста, но уже так, в охотку, а чувствовал он себя вполне нормально. Хотя и слегка подзамерз.

Девушки-то ночевали в кузове «Опеля», утеплившись, вдобавок к спальникам, верблюжьими одеялами, а офицеры, чтобы быть в полной боеготовности, ютились на узких откидных скамейках в десантном отсеке «Тайги», рядом с бойницами и башенным пулеметом. А температура ночью в этих горах всегда падала ниже нуля, хотя и ненамного.